Форум » Трибуна » Многополярный кошмар » Ответить
Многополярный кошмар
Red-Rus: Если мы хотим быть революционерами по отношению к своему правительству, оставаясь в то же время противниками глобального капитала, мы должны противопоставить тезису об особом российском капитализме — тезис об однотипности, однородности, кровном родстве и внутреннем единстве российского бонапартизма и буржуазных демократий Запада. [more]Право-левый консенсус Слово «демократия» применительно к сегодняшней России выглядит настолько гротескным, что если и поминается, то разве что в либеральных плачах: «Демократии нет! Демократия погибла!». Дефицитный деликатес 1980-х, ассоциировавшийся с пресловутыми сорока сортами колбасы, к началу 2000-х настолько всем приелся, что теперь без острых азиатских приправ — суверенная, управляемая и т.п. — к столу обывателя не подается. Налицо своеобразный западническо-славянофильский консенсус: при Путине в России сформировалась какая-то «особая цивилизация», хорошо ли, плохо ли, но, во всяком случае, оригинально сочетающая самодержавно-сталинистские традиции с пускай и не очень свободным, но зато эффективным капитализмом. Разница в оценках хоть и варьируется от радикального неприятия до восторженной апологии, но на суть концепции никак не влияет. Можно воспевать Сталина как гениального менеджера, заложившего основы имперского величия, завидовать Китаю и грозить Америке новым Карибским кризисом. Можно сравнивать Путина с Мугабе и Лукашенко, дефилировать с портретами Ходорковского и трижды в день молиться в сторону Брюсселя. Однако все это лишь подчеркивает общность исходного пункта: Россия — не Запад, напротив — она противостоит глобальному мироустройству, его «однополярной» идеологии, принятым в его рамках правилам и ценностям. В итоге «почвенники» получают возможность развивать свои агрессивные геополитические утопии, культивировать массовый шовинизм и принимать воинственную окраску при встрече с более сильными соперниками. Либералы же могут (а что им ещё остается?) выступать в роли адвокатов «правильного» капитализма, т.е. цивилизации, толерантности, свободы и протестантской, а не арестантской, как у «этого быдла», этики. После событий в Южной Осетии даже такие рафинированные «левые» как Борис Кагарлицкий принялись «критически поддерживать» российский милитаризм под тем предлогом, что он-де подрывает американскую гегемонию, а значит «объективно» льет воду на альтерглобалистскую мельницу. Да что Кагарлицкий! «Сам» Уго Чавес считает г-на Медведева своим закадычным другом, наряду с обоими Кастро, Ху Цзиньтао, Ахмадинежадом и Путиным. А никарагуанский президент-сандинист Ортега так и вовсе заявил, что Россия «продолжает нести свет миру». Однако есть ли почва под почвенниками и обетованная земля демократии под демократами? Является ли Россия Путина и Медведева чем-то инородным по отношению к глобальному миропорядку? Гримасы «левой» геополитики Левые-без-кавычек верно описывают нынешний российский режим как бонапартистский. Его истоки видят в исторических реалиях 1990-х. Это и руководящая/направляющая роль постсоветской бюрократии в процессе первоначального накопления, и необходимость защиты награбленного от бесконечных переделов собственности (т.е. защиты новой буржуазии от нее самой), и страх верхов перед бунтом отчаявшихся, деклассированных масс, и упадок классовой пролетарской политики, широкий разлив имперско-советского реваншизма. Однако очевидно, что большинство из перечисленных предпосылок давно уже потеряло актуальность или, во всяком случае, утратило прежнюю остроту. Утверждение «вертикали» на обломках и из обломков мафиозно-бюрократической анархии времен Ельцина знаменовало собой конец эпохи капиталистической реставрации, когда, точно по Марксу, «новорожденный капитал источал кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят». С тех пор российский капитализм успел приобрести внешнюю респектабельность и устойчивость, вчерашние бандиты были приняты в лоно мирового буржуазного класса, а кровь и грязь затмил жирный блеск имперской позолоты. Так почему же вместо постепенной «нормализации» режима, его, хотя бы внешнего, приближения к «международным стандартам», мы наблюдаем нечто совершенно обратное? Одно из распространенных объяснений, опирающееся на концепцию И. Валлерстайна, состоит в том, что с начала 1990-х российское общество развивается в рамках иной по отношению к Западу — периферийной — модели капитализма. Согласно этому подходу, буржуазная миросистема представляет собой иерархически организованную конструкцию, в рамках которой богатые страны «центра» эксплуатируют зависимую и бедную глобальную периферию. Относительное благосостояние и демократические порядки капиталистических метрополий зиждятся на их экономической и военной гегемонии, в то время как «странам-пролетариям» отведена роль дойных коров под присмотром более или менее авторитарных надсмотрщиков. Таким образом, антикапиталистическая борьба представляется чем-то вроде новой деколонизации, когда прогрессивность того или иного режима или движения определяется не столько его классовой природой, сколько геополитической ориентацией. «Дружба» Чавеса с Кремлем, «социализма ХХI века» с «капитализмом XIX века», вполне органична, если смотреть на нее с позиций «левой» геополитики. Очевидно, что концепция «периферийного развития» применительно к России ведет к прямому или косвенному оправданию путинизма, что, кстати, тонко оценил г-н Павловский. Предположив, что в 1990-е гг. постсоветское пространство было «колонизовано» западным, и, прежде всего, американским, империализмом, отождествив этот последний с глобальным капиталом, мы волей-неволей придем к заключению, что любые попытки «поднять Россию с колен», противопоставив её «колонизаторам» и их пятой колонне — либералам, мятежным олигархам, прозападным СМИ и т.п. — прогрессивны. Критиковать их если и позволительно, то разве что в стиле КПРФ — за «непоследовательность»: мол, ещё бы чуточку внимания к простому народу, и вот тогда зажили бы как при Чавесе! Иные выводы из тех же посылок очевидно абсурдны, как, например, позиция некоторых сталинистских сект, полагающих, что со времен Ельцина ничего существенно не изменилось, и Путин с Медведевым как были, так и остаются американскими марионетками — только уж очень хитрыми. Итак, если мы хотим быть революционерами по отношению к своему правительству, оставаясь в то же время противниками глобального капитала, мы должны противопоставить тезису об особом российском капитализме тезис об однотипности, однородности, кровном родстве и внутреннем единстве российского бонапартизма и буржуазных демократий Запада. Была ли Россия колонией? Сравнивая Россию Ельцина и Россию Путина, трудно не заметить, что в обоих случаях имело место вопиющее противоречие между идеологией режима и его экономической базой. Варварские 90-е были наполнены риторикой о вхождении в «цивилизованный мир». Правящая группировка перенимала либеральные догмы примерно так же, как вожди туземных племен заимствовали штаны и цилиндры белых колонизаторов. Раболепие перед Западом вкупе с презрением «демократов» к собственному народу, засилье иностранного ширпотреба, вытеснение рубля долларом, зависимость от МВФ и Всемирного банка, разрушение промышленности и сельского хозяйства, стремительное обнищание и вымирание масс — все это действительно было похоже на колонизацию и переживалось как таковая значительной частью населения. Однако в действительности имела место не столько колониальная, сколько гораздо более сложная политическая и экономическая зависимость. Реставрация капитализма, обусловленная внутренними факторами, вызревшими в рамках разлагавшейся бюрократической системы, протекала по тем законам, которые предписывала реальность первоначального накопления, связанного с разделом государственной собственности. Западные рецепты, стандарты и ценности, превозносимые на словах, на практике означали нечто совершенно брутальное: «либерализация» экономики вылилась в междоусобицы «новых русских», сопровождавшиеся уничтожением производительных сил, политическая «демократизация» — в расстрел Верховного совета и бонапартистскую конституцию 1993 года, демонтаж «советской империи» — в кошмар этнических войн, интеграция в «свободный мир» — в националистический реваншизм. «Прагматически» поддерживая режим Ельцина, лицемерно и беспомощно отворачиваясь от его ужасов, западный капитал не столько подчинял себе российскую экономику (что было попросту невозможно в силу царившей в ней анархии), сколько пользовался плодами её распада, получая сравнительно дешевое сырье и делая некоторые кредитные вливания в обмен на дипломатические уступки. Нарождающийся российский бизнес был готов отдать все, что брали, пойти на любые жертвы и унижения (которые, разумеется, терпел народ), присягнуть какой угодно вере, лишь бы утвердить себя в качестве господствующего класса, приобрести банковские счета и собственность за рубежом, и тем самым войти — или вползти — в ряды мировой буржуазии, которая, очевидно, не сознавала, что, разрушив железный занавес, она впускает троянского коня. Раболепное западничество формирующейся российской элиты было неизбежным и необходимым этапом её «социализации». Компрадор-капитализм полностью отвечал тогдашним потребностям правящего слоя, т.е. тому, что в классовом обществе именуют «национальными интересами». И далеко не случайно, что именно тогда — в 90-е гг. — закладывается фундамент нового российского империализма. «Слабый» ельцинский бонапартизм, утвердившийся в 1993-м, отвечал реалиям переходного периода. Это был режим «аристократической анархии», когда смута первоначального накопления, раздиравшая элиту, требовала защиты в лице полицейского государства. Хаос сверху опасался отпора снизу. При этом все элементы «сильного» путинского бонапартизма: почти монархическая власть президента, бесправие парламента, фальсификация выборов, государственный контроль над СМИ, политические репрессии, были налицо ещё задолго до Путина. 1-я чеченская война, участие российских войск в грузино-абхазском конфликте, бряцание оружием в Югославии — все это происходило при Ельцине. Путин и Медведев лишь победоносно завершили начатое. С приходом путинской «стабильности» внешне изменилось немногое — пропагандистская риторика перестала быть либеральной, внешняя политика постепенно приобрела антиамериканский характер, на смену дряхлому «царю Борису» пришел молодой и жесткий преемник. Однако суть режима, его политическое содержание, переменились кардинально. Раздел собственности в основном завершился. Олигархи сменили «новых русских». Хаос в верхах, приведший страну к дефолту и политическому кризису 1998 года, вошел в противоречие с коренными интересами правящего класса. За дефолтом последовал промышленный рост, подкрепленный взрывным ростом цен на нефть. Российская буржуазия, вползшая в глобальный капитализм на брюхе, готовилась «встать с колен». Однополярный миф Распад СССР и Восточного блока повсеместно воспринимался как триумф «западной демократии» либо — что, в сущности, то же самое — победа американского империализма в холодной войне. 1990-е были черной эпохой для левых по всему миру, которые либо переставали быть левыми, либо маргинализировались, переживая крах советской системы как величайшее поражение пролетариата. Между тем, антикоммунистическая эйфория, охватившая буржуазию после падения берлинской стены, вскоре сменилась самыми мрачными предчувствиями. Исторический оптимизм Ф. Фукуямы выглядит сегодня не менее анекдотично, чем обещания Н. Хрущева построить коммунизм в СССР к 1980 году. Пресловутый «конец истории» стал на деле началом конца американской гегемонии в мире. Мировой (или, точнее, полумировой) капитализм, вынужденно и, отчасти, насильно централизованный после 1945 года, становится, наконец, глобальным. Это означает «возвращение на круги своя» как в области экономики и социальной политики — неолиберализм как новое издание «классического» капитализма, так и в международных отношениях — закат американского (западного) империализма и возобновление свободной империалистической конкуренции «великих держав». Достигнув «хэппи энда», кинопленка истории начинает прокручиваться назад. На смену борьбе систем приходит борьба внутри Системы. Либеральная идеология оказалась в забавной роли унтер-офицерской вдовы. Причем смешнее всего то, что после смерти СССР влачить тяжкую вдовью долю пришлось именно Америке. «Победа над коммунизмом» обернулась для нее появлением новых агрессивных соперников в лице Китая и России. Исламисты, ещё недавно слывшие борцами за демократию против безбожных Советов, словно Франкенштейн, набросились на своих создателей. Старушка-Европа, казалось бы, давно определенная в богадельню, вдруг стала на редкость несговорчивой и сварливой. «Торжество либеральных ценностей» выразилось лишь в том, что, прекрасно усвоив капитализм как способ приобретения ценностей материальных, «обращенные» не обнаружили никакой ценности в правах человека, свободных выборах и пацифизме. Тем более что и сами учителя отнюдь не подавали им примеров миролюбия и демократизма. Интеграция постсоветских режимов в капиталистический («свободный») мир на практике привела лишь к тому, что в этом мире стало больше тесноты и гораздо меньше свободы. Сто цветов глобального капитала Пожилые либералы, ещё вздыхающие по «общечеловеческим», «универсальным» истинам, якобы воплощенным в западной демократии и мистически связанным с частной собственностью, заблуждаются не меньше, чем ископаемые сталинисты, грезящие о восстановлении СССР. В начале ХХI века нет больше ни Багрового ока Москвы, ни рыцарей Запада в звездно-полосатых плащах. Глобализация, как толкиеновский Саруман, щеголяет в радужных постмодернистских одеждах. Поглотив своего антагониста, мировой капитал больше не нуждается в идеалах. Точнее, его идеология-для-себя монолитна как никогда раньше. Неолиберальные реформы в социальной сфере, рыночный фундаментализм как безальтернативная экономическая программа, политическое господство крупнейших корпораций и безудержный экспансионизм — вот те «универсальные ценности», которым равно привержены Буш и Медведев, Ангела Меркель и Ху Цзиньтао. Однако во всем остальном никакого прочного консенсуса между ними быть не может. Либеральная демократия сегодня — это лишь одна из возможных маркетинговых стратегий капитала. Причем далеко не самая эффективная. Наряду с ней могут существовать и совершенно иные, внешне совсем не либеральные, идеологии, служащие тем же целям и, возможно, даже более действенные. Россия как будущее Если ельцинский режим представлял собой странную смесь либеральной фразеологии и авторитарной политики, выросшей на почве раздела и передела бывшей государственной собственности, то в России 2000-х мы наблюдаем нечто обратное: эклектичная имперская риторика сочетается с вполне «нормальным» монополистическим капитализмом. Упрочение бонапартистского режима, переход от «стабилизации», усмирения внутренних врагов, к «стабильности», т.е. той форме авторитаризма, которую мы наблюдали в период второго президентства Путина, происходили на фоне головокружительного экономического взлета, обусловленного выгодной для российского капитала конъюнктурой мировых цен на нефть. Рост экономики обеспечил бюрократии поддержку крупного бизнеса, лояльность среднего класса и покорность трудящихся, несмотря на непрерывную череду болезненных антисоциальных реформ, эрозию основных гражданских прав, всеобщую коррупцию и кричащее социальное неравенство. Либерально-фундаменталистская экономическая политика сочеталась с искоренением всякого либерализма в общественной жизни, глобалистские амбиции с разнузданной антизападной риторикой. Но подтверждает ли это идею о «ненормальном» или «самобытном» развитии РФ? Чтобы ответить на этот вопрос, бесполезно ссылаться на то, что говорили о России госпожа Меркель или мистер Маккейн, нужно просто оценить объем западных капиталовложений в российскую экономику за последние годы. Сегодняшняя Россия неразрывно связана с глобальным рынком, а значит и с «либеральной цивилизацией». Последняя не была бы сама собой, если бы могла противиться велениям «невидимой руки», которая алчно тянется на Восток за дешевой рабочей силой, сырьевыми ресурсами и другими заманчивыми дарами путинской стабильности. При этом абсолютно естественно, что при создавшихся благоприятных условиях российская буржуазия стремится из сырьевого придатка трансформироваться в сырьевого диктатора; встав с колен — поставить на колени своих соседей. Когда Путин, Медведев или Лавров говорят о «двойных стандартах», используемых западными политиками в отношении России, они по-своему правы. Политический режим РФ, при всей своей авторитарности, имеет немало вполне «приличных» исторических предшественников. Ш. де Голль навязал Франции почти монархическую конституцию под угрозой государственного переворота. Конечно, он не расстреливал палату депутатов, а лишь шантажировал её высадкой в Париже алжирских парашютистов. Но разве это меняет суть? Так же как Путин, де Голль установил режим личной власти и с презрением относился к парламенту и партиям. Так же как и Путин, он подтасовывал выборы (при де Голле для избрания 1 депутата от ЮДР требовалось в среднем 30 тыс. голосов и около 70 тыс. — для избрания одного коммуниста), назначал преемников, ограничивал публичные права и свободы, преследовал «экстремистов» и профсоюзы, контролировал СМИ, заигрывал с ультраправыми, наконец, проводил «политику величия», противопоставляя французские империалистические интересы интересам Белого дома. В 1960-х. голлистская политика казалась архаичной, а сам генерал — националистическим Дон Кихотом. Сегодня, на фоне мирового кризиса и заката американской империи «величие» снова идет нарасхват. Не оттого ли российская «управляемая демократия» вызывает дружеские чувства у сеньора Берлускони или мсье Саркози, что им самим импонирует стиль a la russe? Говорят, что в РФ нет свободной политической борьбы. Но разве в Европе или США кандидаты, не поддержанные большим бизнесом, имеют равные шансы с фаворитами истеблишмента? Утверждают, что все думские партии подконтрольны кремлевской администрации. Но разве сменяющие друг друга тори и лейбористы, республиканцы и демократы, ХДС и СДПГ не проводят одну и ту же капиталистическую политику? Кричат, что Россией правят хозяева Gunvor-ов и Газпромов. Но разве не Тексако, Халибартон, Дженерал Моторс и другие крупнейшие ТНК управляют Америкой? Сетуют, что в России процветает цензура. Но разве корпоративные СМИ не царят в мировом медиа-пространстве? В какой «демократической» буржуазной стране силы, посягающие на status quo, могут свободно располагать телеэфиром? Путинизм — это кривое зеркало буржуазной демократии, в котором все присущие ей пороки гротескно и безобразно увеличены. Это лишь более чистая и грубая, не обремененная просвещенческим декором, разновидность буржуазной олигархии. То, что в Европе и США существует как оспариваемая со всех сторон тенденция: сведение публичной политики к «технологичной» манипуляции общественным мнением, превращение демократических институтов в формальное прикрытие корпоративной власти; то, о чем западный истэблишмент лишь мечтает: карманные профсоюзы, бессильная оппозиция, «добрый народ», в России реализовано как нигде полно. Там, где царствует монсеньор Капитал политическая «свобода» всегда была лишь более утонченным инструментом классового угнетения. В сегодняшнем глобализованном мире, где все худшее имеет тенденцию становиться нормой, где Будущее улыбается человечеству пугающей ухмылкой Прошлого, волшебная дудочка демократии вполне может превратиться в дубину полицейской диктатуры. Будучи интегральной частью многополярного кошмара глобализации, капиталистическая Россия вполне может стать его самым емким символом. [/more] http://socialism.ru/article/analyses/multipolar-world
Ответов - 0
полная версия страницы